УБЕЖДЕННЫЙ БЕГЛЕЦ
Так или иначе, но Аликин оказался на Колыме и стал, по определению А. Солженицына, убежденным беглецом: «это тот, кто ни минуты не сомневается, что человеку жить за решеткой нельзя! – ни даже самым обеспеченным придурком, ни в бухгалтерии, ни в КВЧ, ни в хлеборезке! Тот, кто, попав в заключение, все дневное время думает о побеге и ночью во сне видит побег. Тот, кто подписался быть непримиримым и все свои действия подчиняет только одному – побегу! Кто ни одного дня не сидит в лагере просто так: всякий день он или готовится к побегу, или как раз в побеге, или пойман, избит и в наказание сидит в лагерной тюрьме…»
В промежутке между двумя неудавшимися побегами мирные зэки спрашивали:
– И что тебе не сидится? Зачем бежишь?
– Как зачем? Сутки в тайге без кандалов – уже свобода!
Воспоминания С.П. Аликина.
«Первый раз я бежал с Владивостока. Меня повязали в Иркутске-втором. Много и долго били. Второй раз ушел с Колымы, с оловянных рудников на Улькане.
Готовились к побегу долго, ведь впереди сотни километров до жилья. Мой друг, рецидивист дядя Саша, сказал, что возьмем еще Ваську-Хохла. Я думаю: зачем он нам нужен, худосочный такой. Бежали втроем, глубокой ночью. Топор, веревка, табак и пачка чая – вот и все наши вещи, а впереди – зима.
Около двух месяцев блуждали по тундре и тайге. Васька-Хохол всегда отставал. Когда силы были на исходе, и казалось – все, конец, как-то вечером вышли на стойбище оленеводов. Совещались недолго: свидетелей оставлять нельзя, это верная смерть. Решили напасть утром часов в пять. У якутов были собаки, ружья, и самое главное – одежда, мясо. А мы были обезумевшие настолько, что не только восемь, а и двадцать человек вырезали бы не задумавшись.
Утром меня не разбудили, и я проспал. Встаю – никого нет. Прихожу на стойбище – юрт тоже нет, кругом все разбросано, и сидит дядя Саша у костра, что-то варит в котле.
– Попробуй супчика, – говорит. Смотрю, в воде плавает мясо.
– Что, без меня напали? – спрашиваю.
Дядя Саша рассказывает, что когда проснулся, Васьки уже не было. А когда он пришел, то сказал, что сходил к стойбищу и предупредил якутов о нападении. Они ночью накормили Ваську и уехали. Дядя Саша сказал, что тут же зарубил его, разделал и сварил. Но я есть не стал, выплеснул на землю. Молча побрели дальше…
Когда выпал снег, вышли к большой реке – ее ни переплыть, ни переехать. Еще через два дня наткнулись на женщин-лесорубов из артели. Около месяца отлеживались. Потом вышли на работу – валить лес… Весной с баржей приехал офицер НКВД и, несмотря на хорошие рекомендации начальника, арестовал нас. Началась опять неволя. Когда нас привезли в Нагаевскую бухту, сильно избили. Приводят к начальнику Северо-Восточного Управления лагерями полковнику Стоценко. А нас уже на свете нет, мы уже списаны были как мертвые. Он и говорит, рассказывайте, как все было, с этого лагеря много людей бежало, но никому не удавалось живым вернуться…
Меня многие сейчас спрашивают, почему ушел от людей. А потому, что не верю никому. Вот такие здоровые, сильные русские люди избивали, поднимали и об пол головой…»
ЖИЗНЬ ПОСЛЕ ВОЙНЫ
Освободившись в 1953-м после смерти величайшего из вождей, Аликин отправился в Североуральск, с которым был знаком как с одним из мест работы его отца. Он устроился в заповедник «Денежкин Камень». Однако уже через год, будучи по многим вопросам не согласен с руководством, объявил о своем уходе «в лес». Много путешествуя, он выбрал для жительства поляну на левом берегу Кутима. Любопытно, что потом на этой же поляне он откопал деревянного идола, свидетельствующего о том, что здесь издревле жили люди. Значит, он не ошибся в выборе места! До ближайшего жилья – поселка Золотанка на Улсе по прямой – 32 км, до начальства в Североуральске – намного больше!
Аликин продолжал числиться в штате лесного отдела заповедника и выполнял некоторые его задания. В остальное время он промышлял охотой и рыболовством. Много и далеко путешествовал пешком без карты и компаса, но с неизменным другом – собакой. («Добудешь глухаря, половину себе – половину собаке».) В 1959 году он принимал участие в поисках пропавшей группы свердловских туристов под руководством Игоря Дятлова, а по их завершении отправился домой пешком. Упоминаются его походы на Белый Камень, до Маньпупунера и «холмов Приполярного Урала».
У отшельника были жена и приемная дочь, жившие во Всеволодо-Благодатском, но встречался он с ними весьма редко, хотя туристы вспоминают о том, что Аликин часто просил передать для них вяленую рыбу и мясо. Так или иначе, но в 2015 году вдова не пожелала о нем вспоминать.
С. Аликин был весьма образован. Он много читал, часто просил, чтобы ему приносили книги, и сам, возвращаясь из редких вылазок в цивилизацию, прихватывал чтение. За годы жизни на Кутиме чердак избы превратился в библиотеку, включающую весьма редкие издания. Гостям отшельник читал наизусть стихи Есенина, Маяковского, а выпивши, исполнял любимую песню:
В бананово-лимонном Сингапуре, в бури, Когда поет и плачет океан
И гонит в ослепительной лазури
Птиц дальний караван...
В бананово-лимонном Сингапуре, в бури,
Когда у Вас на сердце тишина,
Вы, брови темно-синие нахмурив,
Тоскуете одна.